Биография Бродского тесно связана с Лениградом, где 24 мая 1940 года родился будущий поэт. Образ послевоенного Ленинграда сохранился в памяти поэта и оказал влияние на его творчество. Взрослая жизнь для писателя началась сразу после окончания 7 классов. Он перепробовал массу различных профессий: врач, матрос, рабочий, геолог, но интересовало его по-настоящему только одно – литературное творчество.
Первое публичное выступление поэта прошло 14 февраля 1960 года.
В 1963 году вышла статья о Бродском, явно коверкающая его стихи, а в 1964 году писателя арестовали. На тот момент, если рассматривать краткую биографию Бродского, пришлось его расставание с любимой женщиной – Мариной Басмановой. Два несчастья привели к резкому ухудшению здоровья Бродского.
Писателя отправили в ссылку в Архангельскую область на пять лет. Но после суда за Бродского вступились многие писатели, началось правозащитное движение, так что через полтора года наказание отменили. В 1965 году в биографии Бродского произошло вступление в группу писателей Союза писателей.
В 1972 году благодаря стараниям власти Бродский был отправлен в эмиграцию. Сначала он прибыл в Австрию, затем в Лондон, а после стал работать профессором в Мичиганском университете, затем – в Колумбийском, Нью-Йоркском университетах.
Писатель стал лауреатом Нобелевской премии в 1987 году. Так и не побывав на родине (ему запретили даже приехать на похороны родителей), Бродский скончался в январе 1996 в Нью-Йорке.
- Если выпало в империи родиться, лучше жить в провинции, у моря.
- Когда находишься в плохих обстоятельствах, перед тобой выбор — сдаться или пытаться противостоять. Я предпочитаю противостоять сколько возможно. Вот это и есть моя философия, ничего особенного.
- Назвать поэта «поэтом отчуждения» — величайший комплимент, который ему можно сделать.
- Человек, который внутри себя начинает создавать свой собственный независимый мир, рано или поздно становится для общества инородным телом, становится объектом для всевозможного рода давления, сжатия и отторжения.
- Мне кажется, я перепробовал все. Не все, но многое. Суть не в формальных экспериментах, не в освобождении от формы. Что касается содержания, то я просто рассматриваю себя в роли подопытной морской свинки своих собственных идей и смотрю, что происходит с ними, и стараюсь их записывать.
- Поэзия по сравнению с прозой то же, что и воздушный флот по сравнению с пехотой в армии.
- Для меня есть два поэта — Цветаева и Оден. Они очень разные, но у них есть одна общая черта: оба поддерживают — или их поэзия поддерживает — философию дискомфорта. Это доходит почти до «чем хуже, тем лучше», или, в случае Одена, «тем интереснее».
- Я никого не представляю, не выступаю за кого-то или за что-то кроме себя самого.
- Ирония — вещь обманчивая. Когда с насмешкой или иронией говоришь о ситуации, в которой находишься, то кажется, что не поддаешься обстоятельствам. Но это не так. Ирония не дает уйти от проблемы или подняться над ней.
- Пыль — это плоть времени, плоть и кровь.
- Я не могу говорить о себе и своих стихах: мне это нравится, это я написал. Но как я это сделал? Думаете, легко говорить о своих стишках?
- Должен сказать, что люди в равной степени расположены к добру и злу. Но люди, насколько я знаю, предпочитают легкие решения, а совершить зло легче, чем сотворить что-либо доброе.
- Язык — начало начал. Если Бог для меня существует, то это именно язык.
- Я не хотел бы быть среди тех, кто пророчит будущее. Я не хотел бы пополнять количество бессмысленной информации. Однако я думаю, что наступающая эпоха, обновляющийся мир будет менее духовным, более релятивистским, более безличным, я бы сказал, менее человечным.
- Как и Оден, я могу сказать, что принадлежу к культуре сигарет и алкоголя, а не к культуре наркотиков.
- Очень хорошо помню те времена, когда я работал в геологических партиях. Много времени провел в тайге, в Восточной Сибири. Там водились волки и медведи, и лишь однажды я встретил в лесу человека и был в большем испуге, чем если бы встретил зверя.
- Роль художника и его долг… Ну, если применительно к поэзии, литературе — то хорошо писать, только и всего.
- Когда я доделываю стихи, углубляю… это самые лучшие часы. Ты часто и не подозревал, что там внутри таится, а язык это выявил и подарил тебе. Такая вот неожиданная награда.
- Жизнь — только разговор перед лицом молчания.
- Как-то вечером, возвращаясь от Ахматовой в переполненной электричке, я вдруг осознал, от кого еду, с кем я сейчас говорил. Будто пелена спала с глаз. И с того дня я стал бывать у нее постоянно.
- Политика — самый нижний уровень духовной жизни.
- Наверное, я христианин, но не в том смысле, что католик или православный. Я христианин, потому что я не варвар.
- Не познав рабства, невозможно почувствовать вкус свободы, поскольку все в этом мире взаимосвязано. О какой такой свободе можно рассуждать, если наша физическая свобода определяется государством, политическая свобода — рабством и даже религиозная свобода, если иметь в виду христианство, определяется днем Страшного суда?
- Свобода слова неизбежно ведет к его инфляции.
- Писатель — орудие языка. Язык остается, невзирая на личности. Так уж случается, что постоянно появляются писатели, которые раскрывают и выявляют зрелость языка. Пока будет жив русский язык, он сохранит свою великую литературу.
- Время — единственное, что важно в мире. Время намного интереснее, чем, например, пространство. Потому что пространство — это вещь, тогда как время — это представление о вещах, о Вещи. И если бы мне нужно было описать то, что меня интересует, — так это то, что время делает с человеком.
- Все-таки мне больше по душе идея своеволия, непредсказуемости. В этом смысле я ближе к иудаизму, чем любой иудей в Израиле. Просто потому, что если я и верю во что-то, то я верю в деспотичного, непредсказуемого Бога.
- Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество «Память». Или отдел идеологии при ЦК. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже этого кота?
- Если бы я был молодым поэтом или… да кем угодно, хоть десантником, я читал бы скорее древних. Думаю, никто не имеет права прикасаться к бумаге до того, как прочтет «Гильгамеш». Никто не имеет права писать, не прочитав «Метаморфозы» Овидия. То же относится к Гомеру и Данте. Прежде чем мы доберемся до Данте, есть множество прекрасных римлян. Я бы выбрал Марциала.
- Теперь родные довольны, что я поэт, а когда-то были страшно против. Первые лет пятнадцать никак не могли с этим примириться, да? [Смеется.] Впрочем, их можно понять… Я и сам не в особом восторге. Лично я охотней стал бы летчиком, летал на маломестных самолетиках где-нибудь над Африкой.
- Мир меня давно не удивляет. Я думаю, что в нем действует один-единственный закон — умножение зла. По‑видимому, и время предназначено для того же самого.
- Писать стихи — это как бы упражняться в смерти.
- «Мы, оглядываясь, видим лишь руины». Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.